Российская экономика вошла в рецессию, которая может стать продолжительной. Для возобновления роста экономике нужны инвестиции, а им – эффективные институты и предсказуемые правила.
Стремительно затормозившая с середины 2012 г. российская экономика спустя два года вошла в «техническую рецессию». Чтобы по итогам 2010 г. экономика показала хотя бы 0,5% роста (после 1,3, 3,4, 4,3% в 2013, 2012, 2011 гг. соответственно), потребуется, согласно расчетам Минэкономразвития РФ, улучшение ситуации во втором полугодии — в частности, сокращение спада инвестиций.
Но российские предприятия, судя по ежемесячным опросам Института Гайдара, пока не видят смысла увеличивать инвестиции — даже без учета геополитической напряженности, на снижение которой рассчитывает министерство. Они, по данным опросов для индекса деловой активности PMI банка HSBC, готовятся к жизни в новых условиях вялотекущей рецессии. Потерь от неформальных санкций экономика еще не ощутила — негативные последствия отказа западных банков и компаний кредитовать и инвестировать в Россию, а также прекращения российскими компаниями новых проектов проявятся через полгода-год, предупредил бывший министр финансов Алексей Кудрин. «Окажется, что экономическая активность по расширению производства — ее просто нет. Мы остаемся на уровне, который был до этого, это если не будет усиления санкций», — рассказал он в эфире РЕН ТВ.
Пауза закончилась
При общем сокращении инвестиций в 2013 г. на 0,2%, по данным Росстата, капвложения крупных и средних компаний снизились на 5,6%. По данным Минэкономразвития, драйверами спада стали госкомпании, завершившие ряд инвестпроектов, — в частности, две трети спада пришлось на «Газпром», — тогда как в частном секторе капвложения продолжали рост. Подобная конъюнктурность общего сокращения инвестиций давала чиновникам основания ожидать скорого окончания «инвестиционной паузы». И она окончилась, но не так, как ожидалось: в 2014 г. спад инвестиций затронет и частные предприятия, прогнозирует министерство. Исходя из суммарного снижения инвестиций на 4,8% в I квартале 2014 г. и первых данных по крупным предприятиям, можно предположить, что в отличие от 2013 г. инвестиционная активность падает и в секторе средних и малых предприятий, посчитал главный экономист АФК «Система» Евгений Надоршин.
Минэкономразвития надеется, что по итогам года спад инвестиций замедлится до 2,4%. А их последующий рост в 2015 г. (на 2,4%, согласно прогнозу) оно оговаривает рядом условий, главное из которых — усиление инвестиционной активности государства: запуск проектов с использованием средств фонда национального благосостояния (ФНБ), в том числе семи проектов, решения по которым еще не приняты. Бюджет тоже оказался в новой ситуации — сокращения доходов (в соотношении с ВВП), отсутствия профицита при необходимости направлять все поступающие нефтедоходы на финансирование обязательств, а также перед задачей реструктуризации коммерческого долга терпящих бедствие региональных бюджетов, резко снизивших лимиты почти на все, кроме финансирования президентских указов по повышению зарплат бюджетников, и то в долг. Бюджетные инвестиции будут в реальном выражении сокращаться, ожидает Минэкономразвития и предлагает задействовать бюджетные резервы, но не всегда находит понимание у Минфина.
Объем резервного фонда по итогам 2013 г. покрывал менее половины ненефтегазового дефицита бюджета (4,3 против 10,3% ВВП), тогда как перед кризисом пропорция была обратной (12,5 против 6,5% ВВП).
Что касается ФНБ, то в рублевые активы может быть инвестировано до 40% его средств (до 1,25 трлн руб.), и более трети этого лимита (474 млрд руб.) уже использовано. В обозримом будущем пополняться фонд вряд ли будет (это должно происходить только после того, как резервный фонд достигнет 7% ВВП, а его величину — 4,3% ВВП на начало 2013 г. — увеличивать за отсутствием лишних нефтедоходов не планируется). ФНБ предназначен хеджировать риски пенсионного обеспечения, которые из-за ухудшающейся демографии будут возрастать, увеличение же вложений в российские проекты может быть рискованным, писал Минфин в бюджетной стратегии — 2030. «На каком-то этапе Минфин может сказать, что средства в ФНБ закончились», — признает чиновник Минэкономразвития.
Ни возможностей, ни потребностей
Консерватизм бюджетной политики усугубляется начавшимся монетарным сжатием, что чиновники экономического ведомства называют одной из причин инвестиционного спада. На фоне погружающейся в рецессию экономики ЦБ ужесточил денежно-кредитную политику, будучи вынужден дважды экстренно повысить ключевую ставку (суммарно на 2 процентных пункта): в марте — в ответ на девальвацию рубля, вызванную паникой на валютном рынке из-за решения Совета Федерации разрешить президенту ввести войска на Украину, в апреле — в ответ на разогнавшуюся из-за девальвации инфляцию. За I квартал денежная масса сократилась на 1,6 трлн руб. (на 5%), т. е. для того, чтобы темп ее роста по итогам года оказался даже на треть ниже, чем в 2013 г., составив 10%, до конца года она должна возрасти почти на 5 трлн руб. «Это примерно равно всему объему корпоративных облигаций в обращении — основному залоговому материалу», — сравнивает объемы завкафедрой РАНХиГС, бывший зампред ЦБ Константин Корищенко.
По расчетам ЦМАКП, двойное повышение ставки приведет к удорожанию кредита реальному сектору на 1,5 п. п. — до четырехлетнего максимума; процентные платежи по кредитам в обрабатывающей промышленности в 2014 г. возрастут до 42% прибыли от продаж — лишь чуть ниже, чем в кризисном 2009 году (47%); а рост риска неплатежеспособности может дополнительно ускорить спад инвестиций (просроченная задолженность в I квартале росла на 2,4% в месяц, в то время как в том же периоде 2013 г. почти не увеличивалась).
Прогнозируемое торможение кредитования не может существенно повлиять на инвестиционный процесс, возражает на это топ-менеджер одного из крупных банков: доля кредитных средств в финансировании капвложений невелика по сравнению с собственными средствами предприятий. Кроме того, при наращивании денежного предложения в текущих условиях — торможения экономики и ускорения инфляции — не исключена стагфляция, поддерживает консерватизм ЦБ ректор РАНХиГС Владимир Мау.
По данным Росстата, доля собственных средств предприятий в источниках инвестиций в 2010-2013 гг. составляла 41-46%, с учетом средств от вышестоящих организаций — 58,5-61%, а доля банковских кредитов — 9,6-11%. В 2013 г., согласно опросу Росстата, собственные средства для инвестиций использовало 85% промышленных компаний, заемные — 38%. Недостаток собственных средств вышел на первое место среди факторов, лимитирующих инвестиционную деятельность (для 59% из 10 000 опрошенных предприятий), второе место поделили высокий процент кредита и инвестиционные риски (по 27%).
Торможение экономики привело к резкому ухудшению финансового положения бизнеса: сальдированный финансовый результат (прибыль минус убыток) только в номинальном выражении сократился за год почти на 20%, что привело более чем к пятикратному падению темпов роста прибыли (менее 5% за три квартала против 26% годом ранее). Рентабельность продаж всех видов деятельности обрабатывающей промышленности, сельского хозяйства, строительства стала ниже средней ставки банковского процента, замечает главный научный сотрудник Института Гайдара Виктор Стародубровский.
Но в то же время стали расти средства на счетах и депозитах предприятий — в полтора раза за год до рекордных 1,6 трлн руб., причем половина средств — на срочных депозитах: это «неработающие активы», выведенные из экономического оборота. В первые месяцы 2014 г. их доля сохранялась. «Работающие» деньги — на расчетных счетах — тоже стали чаще лежать без дела: в начале осени их оборачиваемость составляла 2,82 дня, к началу весны — 3,02 дня. «Это весьма существенное ухудшение, отражающее снижение деловой активности», — объясняет Дмитрий Мирошниченко из Центра развития Высшей школы экономики. При сокращении спроса на кредиты разница между долей рублевых займов и рублевых средств на счетах выросла с 5 до 9,4 процентного пункта: компании наращивают запасы в валюте, риски банковской системы растут. Значит, проблема не просто в нехватке средств на развитие, а в нежелании их вкладывать, заключает Стародубровский.
Одноногая модель
С начала 2000-х гг. траектории долей оплаты труда и валовой прибыли в отношении к ВВП стали стремительно расходиться (см. график). По итогам 2013 г. доля оплаты труда в российском ВВП составила 52%, что сопоставимо с такими странами, как Австрия, Германия, Нидерланды. В то же время падение доли валовой прибыли ниже 30% делает Россию одним из мировых аутсайдеров по этому показателю. С учетом высокой доли собственных средств предприятий в источниках инвестиций, а также того факта, что примерно 60% совокупной прибыли формируется в нефтегазовом секторе и торговле, сокращение доли валовой прибыли в ВВП означает сокращение инвестиционных возможностей экономики, причем преимущественно в несырьевых отраслях, констатирует Мау.
Сжатие инвестиций не отразилось на их целевой структуре: по-прежнему около 70% компаний вкладывают средства в замену изношенного оборудования, причем часто покупая такое же старое (процесс перепродаж особенно развит в добывающем комплексе — за исключением ТЭКа, — где изношенное меняют на старое 80% компаний). В повышение эффективности производства вкладывают на треть меньше — 40-50%. «По всей видимости, предприятия по-прежнему ориентированы на догоняющую стратегию, основанную на инвестировании в существующие технологии и технику», — заключают проанализировавшие данные Росстата эксперты Центра конъюнктурных исследований Высшей школы экономики.
«Есть то, что свалилось с неба, — в нашем случае недра, и есть то, что мы накопили сами. В норме эти два источника должны быть сбалансированы, но у нас первый гипертрофирован, а второй неразвит: мы на одной ноге стоим — ресурсной, второй ноги у нас нет», — сравнивает Корищенко.
Торможение экономики — результат исчерпания прежней модели роста 1999-2011 гг., основанной на быстром росте спроса, пишет Мау в журнале «Вопросы экономики». Рос как внутренний спрос (из-за низкого стартового уровня 1990-х и значительных незадействованных производственных мощностей), так и внешний (из-за динамичного развития мировой экономики). «Однако такой рост имеет две важные и неприятные особенности: он затухающий и конечный», — отмечает Мау. Спад 2009 г. даже несколько отложил этот момент и помог экономике еще на какое-то время: торможение началось, когда восстановившиеся после падения цены на нефть перестали расти, временно высвободившиеся из-за кризиса мощности были снова загружены, а ВВП превзошел уровень докризисного 2008 года, — это произошло как раз во второй половине 2012 г. А с 2013 г. стал замедляться последний драйвер — потребительский спрос.
Осознание происходящего пришло к политикам в 2013 г., когда стало очевидно, что торможение экономики не временное и Россия будет расти не просто медленно, но гораздо медленнее мировой экономики, — эта новая реальность была представлена в прогнозе Минэкономразвития до 2030 г. Это означает, что страна будет оставаться менее привлекательной для инвесторов и, как следствие, менее конкурентоспособной, что негативно отразится на уровне жизни населения.
Исчерпание модели восстановительного роста несет исключительные политические риски, указывает Мау. Предотвратить экономический кризис и вернуть устойчивые темпы роста можно только за счет формирования условий для инвестиционной активности: вместо потребления нужно стимулировать предложение, т. е. инвестиции, способствующие повышению продуктивности и конкурентоспособности производства и качества человеческого капитала. А это требует институциональных реформ и предсказуемых правил. Но никаких подобных преобразований в прогнозе Минэкономразвития до 2030 г. не содержится.
С одной стороны, это правильно, ведь нельзя учесть изменения, которые еще не произошли, пишет Мау, однако возникает опасность самореализации такого прогноза, предупреждает он, — политического принятия низких темпов роста и отказа от институциональных реформ.
Проблемы ограничений восстановительного роста хорошо изучили экономисты 1920-х гг., напоминает историю Мау, его исчерпание тогда обернулось политическим кризисом с весьма болезненными последствиями — и для экономистов, многие из которых стали жертвами политических репрессий, и для всего общества.
В тупике
Тупик, в котором оказалась экономика, — результат вполне закономерный, считает Стародубровский: он связан не только с тем, что не принимались необходимые меры по улучшению регулирования экономики, но и с тем, что принимались меры, ухудшавшие деловой климат. Бум внутреннего потребления, подпитываемый возраставшими ценами на нефть, до поры это скрывал: восстановительный рост почти нечувствителен к инвестиционному климату, замечает Мау.
Если уровень ВВП 1990 г. Россия превзошла в 2007 г., то уровень капвложений до сих пор на четверть ниже, чем в последний «советский» год (см. график), когда инвестиции и экономика в целом уже тоже находились в состоянии спада. «Богатое наследство СССР можно было долго эксплуатировать не напрягаясь, потом пошли легкие нефтяные деньги, — рассуждает Надоршин. — Экономика росла за счет потребления, сферы услуг, не требующей больших инвестиций, а потреблять можно, вообще ничего не производя, просто импортируя».
Аналогичная иллюзия бума была с притоками иностранного капитала. Они, по расчетам ФК «Открытие», формировались преимущественно за счет выгодных (при низких ставках валютных займов и укреплении рубля) кредитов, как правило коротких и требовавших постоянного рефинансирования; высокие рублевые ставки вкупе с укреплением рубля также делали крайне привлекательными вложения в российскую валюту. Два предкризисных года — единственные за всю историю, когда Россия была нетто-импортером капитала, — были периодом пика активного роста внешних займов компаний и банков (с 3% ВВП в 2000 г. он вырос до 30% к середине 2008 г.). Операции с прямыми иностранными инвестициями определялись преимущественно юридическими особенностями хозяйственной деятельности российских компаний: по оценкам МВФ, более половины накопленных прямых иностранных инвестиций в России поступили из четырех офшорных юрисдикций (Кипр, Виргинские острова, Бермуды, Багамы) и почти половину российских инвестиций за рубежом аккумулировали Кипр и Виргинские острова. «Даже если вы продаете здание в России, оно продается как бумаги офшорной компании», — приводит пример тотальной офшоризации один из бывших банкиров.
Причина неразвитости финансовой базы для инвестиций, по мнению Корищенко, в своего рода родовой травме финансового рынка, начавшейся с ваучерной приватизации: «У людей осело в голове, что самое главное на финансовом рынке — спекуляции. Это дискредитировало положительную роль и финансового рынка, и института собственности». Развитие финансовых рынков долго оставалось на периферии внимания властей, и, более того, текущее схлопывание системы пенсионных накоплений — еще один сигнал о бессмысленности сбережений. «А если нет смысла сберегать, откуда инвестиции?» — рассуждает Корищенко.
Чиновники и сами допускают, что приватизация была не полностью легитимна и существующая собственность попала в частные руки не совсем законно, добавляет Надоршин: «Собственник, соответственно, понимает это так, что его вложения в свой бизнес опасны – нет уверенности, что ему не скажут однажды, что он на этот бизнес прав не имел». Впрочем, как выяснили эксперты ЦЭФИР еще семь лет назад, недовольство итогами приватизации характерно для многих бывших социалистических стран Европы. Но есть одна разница, обнаружили они: в странах с эффективным управлением, развитой демократией и частной собственностью респонденты-предприниматели чаще против пересмотра итогов приватизации, чем та же социальная группа в странах со слабыми институтами.
В России начавшиеся в 2000-х институциональные преобразования очень быстро оказались свернуты. Формулирование понятных правил в начале 2000-х и стало базой для бурного роста – росли не только цены на нефть, но и деловая активность, вспоминал на конференции Высшей школы экономики председатель совета директоров «МДМ банка» Олег Вьюгин. Но затем эти правила переменились на прямо противоположные: принцип верховенства права – на целесообразность правоприменения, конкуренция – на подчинение интересам государства, сокращение государства в экономике – на рост влияния госкомпаний. Ряд процессов, начиная с дела ЮКОСа, наглядно показал незащищенность прав частной собственности в России, напоминает в статье в журнале «Экономическая политика» Стародубровский: «Это способствовало формированию институциональной атмосферы, когда становится опасным успешно работать, если не быть аффилированным с государством; лишало бизнес уверенности в будущем и доверия к власти, подталкивало к выводу капитала из страны». Еще два фактора, ведущих к тупику, – нарушение стабильности и предсказуемости правил и процесс огосударствления экономики – от роста доли государственных и квазигосударственных компаний до дирижистских методов регулирования: рыночная среда была подорвана, заключает Стародубровский.
«Сегодня нужно выбрать – мы движемся в парадигме рыночной экономики или отказываемся от нее? Если отказываемся – тогда впереди мобилизация ресурсов: такой выбор будет и это ключ к дальнейшим темпам роста», – считает Вьюгин.
Автомат Калашникова
Выход из тупика может быть в развитии малого предпринимательства, считает Корищенко: «Они, как носители здоровых генов, за 5-10 лет свободного развития выровняют всю экономику. Тому есть примеры ряда стран». Это может быть хорошим выбором, согласен Надоршин: тем более инвестиции малого бизнеса, несмотря ни на что, росли вплоть до последнего времени — до начала 2014 г.
Одно из ключевых условий для развития малого предпринимательства — антимонопольное регулирование, подчеркивает Корищенко. Нужно бороться с теми, кто ограничивает конкуренцию, пользуясь административным ресурсом, а не с теми, кто успешно ведет бизнес и повышает свою рыночную долю, убежден и Мау: «Следует отказаться от ориентации антимонопольной политики на индивидуальных предпринимателей, ослабить контроль за малыми и средними фирмами и сосредоточиться на противодействии монополистическим тенденциям крупных компаний, обладающих административным ресурсом». Развитие конкуренции требует не только институциональных, но и идеологических изменений, заключает он. Однако свободное развитие предпринимательства ведет к преобразованию не только экономических, но и социально-политических условий, требуя все тех же институтов — защиты собственности, справедливого суда – и поощрения частной инициативы, что вряд ли совместимо с репрессивной политикой последнего времени.
Карательная функция из исключительной превратилась в основную функцию государства, констатирует замминистра экономического развития Сергей Беляков: «К вам всегда кто-нибудь может прийти и потребовать доказать свое право – на деятельность, на доход, на помещение, земельный участок… Право на существование. Вот и инвестклимат». Чиновники пытаются улучшить регуляторную среду, говорит он, но разрыв между законами и практикой их применения настолько велик, что попытки улучшений никак не сказываются на качестве системы регулирования – только множат нормативно-правовые документы.
«Что ни делать, все равно в итоге получается автомат Калашникова», — иронизирует бывший топ-менеджер одной из финансовых компаний, вспоминая анекдот про работника фабрики игрушек. Попытавшись наложить на рыночную основу старые методы плановой экономики, Россия опять получает командную экономику. Мобилизационной экономикой можно управлять директивами, говорит Беляков: «Но рост, если и будет, будет очень краткосрочным».
Пока, впрочем, приказывать не особенно получается даже госмонополиям: добиться сохранения ими объема инвестиционных программ при урезании роста их тарифов не вышло. Деофшоризация – правильная задача, приводит другой пример один из собеседников «Ведомостей», но реализуется неправильными методами, чрезмерная жесткость которых уже обеспокоила РСПП: «Знаете, в чем разница между хорошим шахматистом и плохим? Они делают одни и те же ходы. Просто в разной последовательности».
Источник: Ведомости
